Погибельная шутка
… Пропылив по хуторским улицам, усталая сотня спешилась на плацу. Здесь, в Верхней Речке, казаки должны были стоять в резерве.
— Ваш бродь! — подошел к нехопёрскому хорунжему урядник Никифор Сазонович Чикинов. — Добегём в станицу?.. Рядом ведь… Повидаемся, а на утре будем… Красные, гутарють хуторские, в Урюпинске…
— Ладно, езжайте. Сколько вас из Луковской?
— Шестеро.
Смеркалось, когда Сазоныч въехал в свой двор. Его односум и кум Лука Герасимов приехал тоже. Жили они через плетень, дружили с детства. Вместе служили в полку. Вместе воевали. Теперь по доброй воле вместе записались в сотню. Перекинувшись приветствиями с домочадцами, распустив подпруги, разнуздав, напоив и задав корма коням, они сошлись в кухне Чикиновых вечерять.
Бабка Акулина, мать Никифора, крикливая и скандальная баба, выставила на стол бутылку, костеря дружков на чём белый свет стоит.
Летняя ночь коротка. Не успели казаки разоспаться, как над станицей затрещали выстрелы. Никифор, вскакивая с постели и поспешно одеваясь в потёмках, успокаивал молодую жену:
— Ниче… Не боись… Пока до Стрелки доскачуть, уйдем…Кажись, у гамазинов пуляють…
Вбежав в хлев, он начал затягивать подпруги, но они не шли на привычное расстояние.
— У, чертяка, нажрался, — нервно буркнул урядник, пнув коленом под бок коня.
Только после этого движения Никифор понял, что в стойле не его конь. Проведя рукой, нащупал коровьи рога.
— Кум! Кум! — донесся с улицы голос Луки Герасимова, перемежаемый цокотом копыт. Он уже был в седле и ждал односума. — Твой гнедой на базке… Эт я шутковал свечёру…
— Я те пошуткую, — заорал урядник, — мать твою!..
Стрельба приближалась, сопровождаемая перебрехом проснувшихся собак. Пока Чикинов расседлывал корову и выбегал в скотный баз, снизу послышался конский галоп. Скакало, по звуку, не меньше двух десятков лошадей.
— Уходи! — крикнул куму урядник. — Опосля на Речке морду набью!..
Выскакивая из ворот на улицу, Никифор разобрал в предрассветной дымке знакомую фигуру среди приближающихся красных. Это был молодой казак Федор Ромадин.
В последнюю свою побывку, летом семнадцатого, урядник, присутствуя на станичных занятиях молодых казаков подготовительного разряда, подшутил над Фёдором, дважды промахнувшимся во время стрельбы.
— Ты, видать, в парное говно кулаком не попадешь, — сказал тогда Сазоныч под хохот станичников, — а за винтовку взялся…
Федьку призвали весной восемнадцатого в первый советский полк. Хотя полк распался, не сформировавшись, Ромадин остался у красных.
Узнав соседа, Чикинов вспомнил вчерашний вечер. На подъезде к дому они с кумом встретили младшего брата Федьки, Павла, почтительно поклонившегося всадникам.
— Ну, щенок, — матюкнулся вполголоса Никифор, припадая к гриве коня, — вернусь, отхожу нагайкой по первое число. Не поленился, змееныш, за братом в Урюпинскую сгонять…
Сзади защёлкали выстрелы, обдав жаром, одна пуля прошла над головой, сбив фуражку. Та, обгоняя конский намет, пошла блином к земле, зарываясь на козырек.
— Федька изгаляется, — мелькнула мысль у старого казака, заваливающегося назад в седле. — Москалям так не стрельнуть. Припозднился нынче чуток…
— Стой! Не стреляй! Коня заденете! — расслышал Чикинов Федькин голос. — Это мой урядничек…
— Сопляк, — думал Никифор, глядя на перевёрнутых вверх ногами уменьшающихся всадников. — Пожалел тебя в срубке под Алексиковом… Другой раз не пожалею…
— Меня, дядь Никифор, энтим манером не проведешь, — цедил Федор сквозь зубы, беря на мушку мерцающее в полумраке серебро наград будто убитого и запутавшегося в стременах седока. — Щас узнаешь, в чо я попадаю…
Правая нога Чикинова, державшая тело в перевернутом состоянии, расслабла только за околицей и выскользнула из стремени. Потеряв всадника, конь сбавил ход, потом остановился и, понурив голову, пошел назад. Подъехавшие красные увидели пять наград на почерневшей от крови гимнастёрке, поникшие рыжие усы, развеваемые утренним ветерком, чёрный с проседью чуб, гнедого низенького жеребчика, тычащего губами в лицо хозяина.
Федька попытался поймать коня, но тот, стриганув передними ногами над головой ромадиновской кобылы и оборвав уздечку, скакнул в сторону и замер. Конек не давался в руки и не убегал от тела хозяина.
Федька, решивший любой ценой заполучить «трофей», клял в душе своих сотоварищей, еле сидевших в седлах и не помогавших ему в поимке гнедого. Безрезультатная охота продолжалась долго. Вдруг нутром почуяв опасность, он обернулся. Из балки без единого выстрела на них шла лавина всадников, помахивая над головами молниями клинков.
— Спасайся! — взвизгнул Федор.
Но было поздно, от Хопра так же молча вывернула вторая партия.
Вспомнив про карабины, красные зачастили треском стрельбы. Старики шли, не обращая внимания на выстрелы.
— Только пульни хошь раз, — разобрал Ромадин рев Герасимова, — в капусту, суку…
… Федора и Павла Ромадиных пороли на плацу после похорон Чикинова. В это же время за станицей пленные австрийцы копали яму для вырубленного взвода москалей. Гнедой низкорослый конёк, так и не давшийся никому в руки, бродил вокруг кладбища.
Хорунжий, кому станичники не дали расстрелять Ромадиных, сидел у скулящей бабки Акулины и пил смирновку, сплёвывая сквозь зубы на смазной пол. Он так и не понял духа хопёрцев.
Виктор СИВОГРИВОВ.
Печатается в сокращении.«Хопёрские были» (Урюпинск, 2002).
