Пасхальный отпуск казака-фронтовика

Я в своей станице. Святая Пасха. Мы на кладбище, по обычаю – поминовение усопших. Там – вся станица. Масса родственников. Сплошное христосование…

Казачки целуются крепко, смачно, обязательно в губы и три раза. Спросы да расспросы о мужьях. Я для них – свой офицер-станичник, да ещё полковой адъютант, живой вестник полка. «Он должон усё знать, и он должон про всё рассказать – как там?»

Ко мне близко-близко подходит мать и тихо говорит:

– Сыночек… к тебе хотят подойти Боевы, да стесняются. Ведь их Гриша убит в полку… Отец и жена хотят расспросить: как он погиб, но боятся к тебе подойти, сыночек…

Воспоминание о гибели Гриши и то, что Боевы хотят подойти, да «боятся», – кровь ударила мне в лицо.

– Где они? – схватив руку матери, болезненно произнёс я.

– А вон в сторонке, за могилами, – ответила она, указывая кивком головы.

Бросаю всех своих многочисленных родственников и через могилы, заросшие свежей травой, быстро, перескоком, приближаюсь к ним.

Я хорошо знал «дядю Боева». Он не переменился. И вот он стоит, всё такой же маленький ростом, сухой, пришибленный, в серой черкеске домотканого сукна, сшитой ему, видимо, ещё к службе…

Они стоят грустные, словно пришибленные – отец, мать, меньший сын-подросток и молодая бездетная сноха.

– Дяденька, здравствуйте! Христос Воскресе! – очень почтительно и радостно говорю я, обнимая и целуя его в совершенно сухие губы – растерявшегося и убитого горем казака-старика всего … 45 лет от роду. Жена его уже горько плачет, приговаривая:

– Гри-шут-ка на-аш па-ги-ип…

Обнимаю и целую «старушку», залившуюся при виде меня ещё больше горючими слезами. Все ведь они знают меня ещё с пеленок, как своего родного соседа-казачонка, и вот теперь я – офицер, живой, здоровый, весёлый, счастливый и прибывший с фронта, где погиб их старший сын, будущий кормилец стариков.

Рядом стоит сноха, жена Гриши. Стоит, горестно потупившись, и молча плачет. Я её раньше не знал. Она «с чужого края станицы».

– Жена Гриши? – спрашиваю её, сам уже готовый расплакаться. А она, горемычная вдовушка в свои 22 года, вместо ответа бросилась ко мне, повисла на шее и залила слезами и мои боевые ордена, и аксельбанты, и своим неутешным горем перевернула всю мою душу.

• И мне стало так неловко, даже стыдно, что я так нарядно одет, когда у них большое и непоправимое семейное горе. И мои боевые офицерские ордена, честно заслуженные в должности младшего офицера сотни, меня уже смущали и давили на психику.

Успокоились. Начались расспросы, как всегда у неискушенного казачества: где? когда? как именно погиб Гриша?

Что я им мог сказать в утешение? Сын ведь погиб, погиб безвозвратно. Я даже не мог им сказать всю правду, чтобы ещё больше не усилить их горе. Что он, Гриша, убит в лоб, убит наповал, не пикнув, как цыплёнок, так как такие подробности их убили бы ещё больше.

Ведь все хотят услышать, что «умирающий ещё дышал, смотрел, вспоминал отца, мать, жену-подруженьку… и перед последним вздохом просил им кланяться…». А тут – их сын и муж убит «наповал и в лоб». И какое могло быть здесь утешение для них…

Рассказал подробно, как похоронили, вместе с другими собратьями-казаками. Сказал, что мы умыли им лица, поставили православный крест (я не сказал, что это был маленький крестик из подручных средств, чтобы не огорчить их). Сказал, что могилу можно будет после войны найти и тело перевезти в станицу. Это я врал уже умышленно, желая хоть чем-нибудь, хоть как-нибудь посеять в их душах радость, утешение, успокоение.

• От этого рассказа, вижу, посветлели их лица. Они уже смотрят радостно на меня, уже рассматривают мой мундир, ордена. Они уже называют меня по-станичному, по-старому — Федюшка. Но мне от всего этого стало неловко. И вот почему.

Их сын, рядовой казак, погиб в бою, зарыт в чужой «распроклятой турецкой земле», а вот он, офицер, не только что жив, но и здоров, весел, приехал в отпуск, да ещё к самой Святой Пасхе и –  с орденами… Ну, какая же тут может быть справедливость?!

Да, офицер, да ещё полковой адъютант… Ну, конечно, «видать, сидел в тылу, в канцелярии, не воевал – вот и жив остался», продолжал я думать их горестными думами. Или я заблуждался?.. Светлая Христова Пасха, она ведь людей примиряет, добрые чувства сеет…

Фёдор ЕЛИСЕЕВ.

Из сборника «Казаки на Кавказском фронте 1914–1917. Записки полковника Кубанского казачьего войска в тринадцати брошюрах-тетрадях».